Нити рабства столь многочисленны, сколь велико само человечество.
...Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям... выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течёт уже не рабская кровь, а настоящая человеческая.
Быть своим собственным господином и рабом кажется преимуществом по сравнению с тем состоянием, в котором человек есть раб другого.
Ведь для того, чтобы родилось истинное искусство, совершенно необходим рабовладельческий строй. У древних греков рабы возделывали поля, готовили пищу и гребли на галерах — в то время как горожане предавались стихосложению и упражнениям в математике под средиземноморским солнцем. И это было искусство.
Ведь Чансу ,Кан Ювэй, потому не признаёт ,существования в Китае, рабства и упорно настаивает на введении конституции, которая бы ликвидировала ростки революции, что он всю жизнь, кривя душой и сдерживая волю, находится на рабском положении.
Вероятно, большинство ныне живущих людей происходят из семей рабов.
Вовсе не раба необходимо выдавливать из себя по капле всю жизнь, и даже не господина..., а подлое и низкое животное..., человека. Только очистившись от шелухи и мусора суеты, повседневных потребностей, условий и правил, коросты веков и прочей пустоты привычек, – только тогда, пожалуй, и можно обнаружить ясную картину мира, сначала состоящую из скелета самого себя, а потом – и всего прочего мира. Вот так-то, Антон Павлович...
Все подобного рода науки — рабские, господская же наука — как пользоваться рабом, и быть господином вовсе не значит уметь приобретать рабов, но уметь пользоваться ими. В этой науке нет ничего ни великого, ни возвышенного: ведь то, что раб должен уметь исполнять, то господин должен уметь приказывать. Поэтому у тех, кто имеет возможность избежать таких хлопот, управляющий берет на себя эту обязанность, сами же они занимаются политикой или философией. Что же касается науки о приобретении рабов (в той мере, в какой оно справедливо), то она отличается от обеих вышеуказанных, являясь чем-то вроде науки о войне или науки об охоте. Вот наши соображения о рабе и господине.
Гипноз и телепатия — это лишь проявления рабского послушания.
Для того, кто сам не свободен, не свободны и другие.
Долой кухонное рабство! Даёшь новый быт! — Лозунг на советском агитплакате, 1931 г.
Её, рабу одра, с ребячливостью самки Встающую пятой на мыслящие лбы, Его, раба рабы: что в хижине, что в замке Наследственном ― всегда ― везде ― раба рабы!
Если рабы будут ждать свободы до тех пор, пока они не поумнеют, ждать придется долго.
Когда народ встаёт на борьбу против рабства, мы должны вооружиться, чтобы избавиться от оружия, мы вначале должны вооружить себя.
Кто по природе принадлежит не самому себе, а другому и при этом всё-таки человек, тот раб.
Лучше свобода, исполненная опасностей, чем спокойное рабство. Неизвестный автор Освобождение от рабства относится к праву народов.
Между работорговцами и их пленниками происходят оригинальные сцены: у первых много маниока, который они разводят в изобилии, а последние богаты только рыбой. Они обмениваются своими продуктами, но, не доверяя друг другу, во время обмена держат рыбу или маниок в одной руке, а обнажённый нож в другой. Можно легко себе представить, что, вследствие таких беспрестанных нападений, туземцы становятся свирепыми и жестокими. Они иногда бывают до такой степени голодны, что готовы есть что ни попало под руку, ― коренья, букашек, сверчков и даже… своих покойников! Одним словом, чтобы понять, как могут туземцы быть так кровожадны, надо пожить между ними, как я, в Центральной Африке.
Мы все — рабы наших привязанностей, рабы предрассудков даже не своих, а дорогих нам лиц, мы должны зарабатывать себе на жизнь, а вследствие этого становимся частью машины. Самое тяжкое — это те уступки, которые приходится делать предрассудкам окружающего нас общества, больше или меньше, в зависимости от большей или меньшей силы самого себя. Если делаешь их чересчур много, то унижаешь себя и делаешься противен самому себе. Вот и я уже отошёл от тех принципов, каких держался десять лет назад. В то время я думал, что надо держаться крайности во всём и не делать ни одной уступки окружающей среде. Я думал, что надо преувеличивать и свои достоинства, и свои недостатки.
Наши господа — всего лишь рабы, восторжествовавшие во всемирном поработительном становлении.
Не остается иного господина, кроме абсолютного — смерти. Но чтобы увидеть это, рабу необходимо определенное время. Ведь он, как и все, рад быть рабом.
Не только страх рождает рабство, но также доверчивость и беззаботность.
Немногие действительно свободны, все мы рабы идей или обычаев.
Немного подумав, Татарский пришёл к выводу, что раб в душе советского человека не сконцентрирован в какой-то одной её области, а, скорее, окрашивает всё происходящее на её мглистых просторах в цвета вялотекущего психического перитонита, отчего не существует никакой возможности выдавить этого раба по каплям, не повредив ценных душевных свойств.
Нет рабства безнадёжнее, чем рабство тех рабов, себя кто полагает свободным от оков.
Нет рабства в мире, если всё — одно. Сам создал я неправду мирозданья, Чтоб было ей в грядущем суждено, Пройдя пути измены и страданья, Вернуться вновь к таинственной черте, Где примет всё иные очертанья...
Огнём свободы пламенея И заглушая звук цепей, Проснулся в лире дух Алцея — И рабства пыль слетела с ней.
Он ни от кого не скрывал своего намерения раз и навсегда покончить с бессмысленностью предисловия к несуществующему или, что то же самое, непостижимому тексту. Его приятель, учитель литературы Меньшиков, возражал: «Ты себя в рабстве у идеи держишь. В вечную жизнь не веришь и поэтому хочешь язык ей показать, а на самом деле ты её раб, поэтому и хочешь язык ей показать. А раба, как Чехов говорил, надо из себя выдавливать по капле!» ― «Подумаешь, Чехов! Только человек, страдающий геморроем, может оценить эту чеховскую шутку. Сам-то он из себя никакого раба не выдавливал».
Он раб! Но, быть может, душою он свободен. Он раб! Покажи мне, кто не раб. Один в рабстве у похоти, другой — у скупости, третий — у честолюбия и все — у страха.
Освободить в мелочах и оставить рабство в главном — это значит не освободить, а только с еще большей силой подчеркнуть это рабство.
Пожалуй, с солнцем и с сиренью Могли б расстаться без борьбы?! Примите ж хлёсткое презренье Моё, культурные рабы!
Притеснитель и притесняемый, угнетатель и тот, кто сбрасывает гнет, как-то дополняют друг друга, а что касается свободы, то для ее роста наместники и тому подобные крайне необходимы.
Пусть им снится рабство, с чесноком и луком, И горшками мяса, и гусиным туком. И поделит коршун с бурею пустыни Жалкий прах последних из сынов рабыни.
Раб лишь тот, кто ждёт чего-то от окружающих... Быть может, наша общая ошибка именно в этом. Тот, кому ничего не нужно, остаётся свободным.
Раб предпочитает раба, господин — господина.
Раб — собственность, такая же, как скот, но не как безжизненная вещь.
Рабом называется тот, кто, не любя своего дела, работает только ради средств существования. Свободным — кто действует за свой страх и совесть.
Рабство делает человека только несчастным, но не лишает его достоинства, лакейство же унижает.
Рабство унижает человека до того, что он начинает любить свои оковы.
Рабство — тюрьма души.
Рабство — тягчайшее из всех несчастий.
Рабство— это сорная трава, что растет на любой почве.
Рабы торжествуют не в результате сложения собственных сил, а посредством отнятия силы у другого: они отделяют сильного от того, на что он способен.
Разбить оковы рабства.
Разве греческий баснописец Эзоп, живший за 500 лет до Рождества Христова, и римский баснописец Федр, современник Иисуса Христа, создавшие французского Лафонтена и нашего русского Крылова, не были рабами? Разве великий Гораций, создавший за 50 лет до Рождества Христова многое в Державине и Пушкине, не был сыном раба? Впрочем, стоит ли говорить об этом? Глухие все равно не услышат…
Самое большое рабство — не обладая свободой, считать себя свободным.
Самый жалкий раб — это человек, отдающий в рабство свой разум и признающий истиной то, чего не признает его разум.
Тела рабов сильны, так что они могут быть употребляемы на разные работы, необходимые в жизни, а тела свободных не согбенны и не способны на такие работы. Зато свободные люди годны для политической жизни…
Тот будет твой безвольный раб всегда, Кого ты отравила поцелуем, В нём прошлое погибнет без следа...
Ты свободен днем, под солнцем, и ты свободен ночью, под звездами. Ты свободен, когда нет ни солнца, ни луны, ни звезд. Ты свободен, даже когда закроешь глаза на все сущее. Но ты раб любимого тобою, потому что ты любишь его. И ты раб любящего тебя, потому что он тебя любит.
У животных есть та благородная особенность, что лев никогда не становится из малодушия рабом другого льва, а конь — рабом другого коня.
Хуже рабства угрызения совести.
Человек, руководствующийся только аффектом или мнением, отличается от человека, руководствующегося разумом. Первый помимо своей воли делает то, чего совершенно не знает, второй делает только то, что он признает главнейшим в жизни. Поэтому первого я называю рабом, второго — свободным.
— По духу времени и вкусу Он ненавидел слово «раб»... — За то попался в Главный штаб И был притянут к Иисусу!..
Темы по буквам
